НЕ ЗАБУДУ Я СЛАДКОГО КИСЛОВОДСКОГО ВОЗДУХА

В шуточном посвяще­нии своему знакомому на книге «Живой как жизнь» уже на склоне лет Корней Чу­ковский назовет Кисловодск раем. Он приезжал сюда от­дыхать и лечиться не однаж­ды, о чем оставил дневнико­вые записи, по которым мож­но с известной степенью пол­ноты реконструировать кар­тину курортных дней и ночей Корнея Чуковского, наполненных кропот­ливой профессиональной ра­ботой, встречами с бесконеч­ной вереницей людей.

Корней Чуковский побывал в Кисловодске в переломное для страны время, на рубеже 20 — 30-х годов и позже, в момент «великого перелома», беспощадного раз­рушения иллюзий, подпитывав­шихся нэпом.

Путешествие в Кисловодск в самом начале сентября 1928 года стало неординарным событием в жизни Чуковского.

По приезде в Кисловодск 9 сентября К. Чуковскому не удалось устроиться в санаторий Цекубу (Цент­ральная комиссия улучшения быта ученых).  Пришлось искать комнату в гостинице, где не было условий для работы, что тяготило К. Чуковского и только через две недели состоялся переезд в более комфортные санаторные условия: «…Бла­женствую. Наконец-то у меня есть письменный стол, могу заниматься». Регулярные прогулки к «Храму воздуха», посещения Нарзанной гале­реи, солнечные ванны, принимаемые на сана­торном балконе, многочисленные встречи со знакомыми писателями, учеными, художника­ми, артистами, инженерами, врачами, организация встреч и вечеров для цекубовских обитателей и широкой публики, работа над привезенными из дому материалами, ведение дневниковых записей — вот неполный перечень двухмесячного пребывания К. Чуковского на Водах.

Острый, наблюдательный взгляд К. Чуковского улавли­вает особые оттенки в поведении известных людей, добавляя к их облику выразительные штрихи. В первый же день он столкнулся со Станиславским и Качаловым, которых знал прежде. «Станис­лавский меня не узнал, но потом, узнав, бросил­ся вдогонку и ласково приветствовал. Здесь его все «ученые старички» обожают. Смотрят на него благоговейно. И нужно сказать, что он словно создан для этого. Со всеми больше чем учтив — дружелюбен и нежен, но без тени снисхождения (как это у Шаляпина) и без тени раболепства (как у Репина).

3 ноября К. Чуковский получает от жены телеграмму, вызывающую его в Ленинград, и 5 ноября он предпринимает неудачную попытку уехать из Кисловодска: «отъезжающих из Кисловодска и Пятигорска так велико, что достать билет немыслимо».  Возникла дилемма: уезжать или оставаться в Кисло­водске еще несколько дней: «Я сел в Минводах в кисловодский поезд, почти пустой, точь-в-точь как куоккальский, с теми же мелкими пассажирами, клюющими носом, и, измученный, еду назад и с ужасом думаю о том, как я взойду с этой тяжестью (багажом) на Крестовую гору, — и вдруг при выходе из вагона меня обнимает упоительный воздух, и я с новыми силами бегу по горе — к дорогим тополям! Не забуду я сладкого кисловодского воздуха, нежно ласкающего сер­дце, и щеки, и грудь».

Настал последний кисловодский день — теп­лый, солнечный. О нем на восторженной ноте отзывается К. Чуковский как одном из счастливых в своей жизни: «Снял с себя пиджак, рубаху, фуфайку и принимаю солнеч­ную ванну, не боясь ультрафиолетовых лучей, —7 ноября 1928 года! И чувствую, что лицо загорает».

Через год К. Чуковский снова в Кисловодске. Началь­ные дни, увы, решительно не удались: подкача­ла погода, в санатории не нашлось места. 29 сентября в дневнике появляется подробная гру­стная запись: «Вот уже неделю, как я из дому. И ничего ужаснее этой недели я и представить себе не могу. В Цекубу комнаты мне не дали: все переполнено, я устроился в заброшенном «Красном Дагестане», где в сущности никакой прислуги нет, а есть старый татарин-привратник, который неохотно пустил меня в сырую холодную комнату, дал мне связку ключей, чтобы я подобрал подходящий, и вот я стал по 4 раза в сутки шагать в Цекубу – на питание. Это был вздор, но всю эту неделю идет безостановочный дождь, превративший все дороги в хлюпающее глубокое болото, а калоши я забыл дома, и туфли у меня дырявые, и я трачу целые часы на приведение своей обуви в порядок после каждой прогулки, счищаю ножичком грязь, вытираю ватой снаружи и внутри, меняю носки и снова влезаю в мокрые туфли, т. к. перемены нет никакой. Как не схватил я воспаление легких, не знаю. Состав гостей здесь серый, провинциальные педагоги – в калошах и с ватой в ушах, и мне среди них тягостно».

Все в конце концов уладилось. По насыщен­ности же, культурному многообразию нынеш­ний сезон явно уступал предыдущему. К. Чуковский по-прежнему деятелен и бодр, затевает выступле­ния и встречи с колоритными, неординарными людьми. Например, с бывалым путешественни­ком, талантливым географом П. К. Кузьминым. Он знакомится с Соней Короленко, дочерью писателя. Она ухаживает за К. Ч. во время болезни гриппом. Они подолгу беседуют, им есть что вспомнить. Продолжается работа над переводами Уитмена, которого К. Чуковский открыл еще до революции русскому читателю. Из старых зна­комых судьба свела его с поэтом Сергеем Горо­децким.

Меньшая погруженность в санаторную жизнь позволила К. Ч. больше времени посвятить не только оздоровительным процедурам, в коих он нуждался, но открыть для себя великолепие окружающего ландшафта. 31 октября, в день отъезда, венчается, как и годом раньше, радос­тным удовлетворением: «Последнее время я по­нял блаженство хождения по горам, привязался к Эльбрусу, ползаю на Солнышко, на Синие Камни, на Малое Седло и влюбился в каждую тропинку, которая лежит передо мною».

В 30-х годах К. Чуковский возвращался в Кисловодск трижды. По дневнику заметно, как разительно меняется время в худшую сторону: становится опасным высказывать сколько-нибудь нестан­дартные мнения. Так, проведенные на курор­те в мае-июне 1932 года более пяти недель завер­шаются в предотъездный день горьким до безна­дежности выводом: «Тоска. Здоровья не попра­вил. Время провел праздно».

Причин для столь беспросветного уныния хватало. Приезд на курорт отчасти был связан с попыткой как-то отвлечься, встряхнуться пос­ле смерти в ноябре минувшего года от туберку­леза легких любимой дочери Муры — всего 11 лет от роду.

Всегдашней любовью К. Ч. были дети, он их понимал, как никто другой, сумел сочинить для них вещи чудесные, удивительные, времени не подвластные. В них он находил безусловное понимание с ними, искренними, доверчивы­ми, простодушными, эмоционально открыты­ми, отдыхал душой этот неуклюжий, огромный взрослый человек: «Вчера был на детской пло­щадке — единственный радостный момент моей кисловодской жизни. Ребята радушны, довер­чивы, обнимали меня, тормошили, представля­ли мне шарады, дарили цветы, провожали меня, и все казалось, что они принимают меня за кого-то другого».

Может, еще кто-то жив из юных кисловодчан, встретившихся 30 июня 1932 года в парке с добродушным и ласковым дядей Корнеем, и что-то помнит об этом дне?

В 1933 году К. Ч. навестил Кисловодск опять в сентябре — осень ли кавказская ему полюби­лась или обстоятельства так складывались?

Как стало привычным для К. Ч., сентябрь, но уже 1937 года, опять посвящен Кисловодску. «Погода необычайная — леность, теплынь, а мне худо. После ванны руки-ноги дрожат, теряю в весе. Черт знает что!» Леонид Утесов заразительно рассказывающий анекдоты, — вот и все что занесено в дневник в этот приезд.

Не исключено, что К. Ч. бывал на кисловодской земле и в другое время, помимо указанного нами. Доступные дневниковые материалы позволяют пока предполагать, но не доказательно и аргументировано обосновывать эту точку зрения.

 

[ngg_images source=»galleries» container_ids=»140″ exclusions=»999″ display_type=»photocrati-nextgen_basic_thumbnails» override_thumbnail_settings=»0″ thumbnail_width=»240″ thumbnail_height=»160″ thumbnail_crop=»1″ images_per_page=»20″ number_of_columns=»0″ ajax_pagination=»0″ show_all_in_lightbox=»0″ use_imagebrowser_effect=»0″ show_slideshow_link=»1″ slideshow_link_text=»[Показать слайдшоу]» order_by=»sortorder» order_direction=»ASC» returns=»included» maximum_entity_count=»500″]

 

Комментирование и размещение ссылок запрещено.

Обсуждение закрыто.